История. Архив публикаций
 Это случилось в конце лета, когда уже зарядили дожди и патрульные паладины зябко кутались в форменные плащи. На столицу медленно, но неотвратимо наступала осень. Пора сбора урожая. Большую войну лучше начинать в конце осени, когда амбары полны зерна, собраны налоги и подати. Город готовился к войне. В слух об этом не говорилось, но что-то такое витало в воздухе, металось меж крышами домов, читалось во взгляде прохожих. В суетливой торопливости Торгового Зала появилось что-то новое. Поднялись цены на оружие, походную амуницию. Явственно слышалось раздражение в голосе паладина, разгонявшего толпу зевак возле сгоревшей лавки Кривого Хмая. Ясно, что лавка не могла выдержать конкуренции с роскошным магазином барыги АрМи, рядом с которым даже государственный магазин выглядел провинциальным пивным ларьком. Ходят слухи, что АрМи, наняв команду магов, готовится оформить свой магазин светящимися и мигающими вывесками… Вряд ли поджог лавки Кривого Хмая – его работа. Хотя, кто знает. Не зря за АрМи закрепилась слава наижаднейшего барыги… Толкнув дверь, я вошел внутрь. Дрожащее пламя факелов едва разгоняло мрак. В огне огромного очага дожаривался барашек, насаженный на вертел целиком. Вертел крутил рогатый приезжий, которого трактирщик нанял на полставки. Мало сегодня народу, едва ли половина столов занята. Меж ними снуют резвые хаосники, ловко уворачивясь от раздражительных пинков, разносят нехитрые заказы клиентам. Трактирщик, по въевшейся за 20 лет в кровь привычке, в который раз протирал фартуком глиняные кружки. Я кивнул ему, мол, как обычно, поздоровался с несколькими друзьями, и, заняв своё любимое место у очага, вытянул ноги к огню. Над промокшими сапогами курился легкий дымок. Я пристроил влажный плащ у очага, чтобы он хоть немного просушился, прислонил к столу меч и лютню. В наше неспокойное время менестрелю не обойтись одной лютней, даже если на плаще вышита эмблема клана. Как сказал кто-то из древних, мечом и добрым словом можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом. Подоспел мой заказ. Шмат жареного мяса, сыр, хлеб, пиво. Я молча ел, глядя на огонь. На душе было тяжело. Не знаю, почему, просто как давит что-то. Может погода. Я швырнул кость с остатками мяса в очаг. Аппетит пропал, хоть ты тресни. Я почувствовал, как кто-то тронул меня за плечо. - Спой что ли, менестрель… На душе погано… Я молча кивнул хмурому здоровяку в осадной броне и потянулся за лютней. Не я один чувствую это. Что надвигается на наш мир… Между похабной песенкой о похождениях Стабилиса в публичных домах Эмеральда и грустной балладой , написанной так давно, что имени автора не вспомнит ни один летописец, я выбрал последнюю. В зале находилось несколько дам и правила приличия не позволяли вольностей в их присутствии. И не важно, что девушки эти сами завяжут морским узлом любого обидчика, просто традиция такая… Серебром о серебро звенят подковы, Да в серебряную флейту - песня ветра. За вечернею зарей, ты видишь, снова Отлетает наше северное лето. Грустный август заливает желтизною У дороги листья кленов запыленных. Скоро ночь с ее огромною луною И с покоем - и для пеших, и для конных. Только нету мне покоя – что ж такое? Что за странный сон послали мне, о боги: Будто мчится под серебряной луною Белый всадник по серебряной дороге. По краям ее - таинственные тени, И в чарующе-тревожном лунном свете Клены старые, корней переплетенье, На ветвях своих укачивают ветер. Объясните мне, божественные судьи, Отчего опять мечу не спится в ножнах? Для чего мне защищать чужие судьбы? Это больше продолжаться так не может. Отдохнуть у очага родного дома, Отпустить коня усталого в ночное, Почему мне эта радость незнакома? Кто связал меня с серебряной луною? Серебром о серебро звенят подковы, Да в серебряную флейту - песня ветра. За вечернею зарей, ты видишь, снова Отлетает наше северное лето... На пригорке, на коротеньком привале Зазвенят на лютне струны золотые. Ну, а если лютню мы с собой не взяли, Помолчим, дружок, нам это не впервые… Вот… Были же люди, Поэты… Сколько лет назад написана, а всё так же берет за душу. Я отложил лютню и тотчас за мой столик плюхнулся человек в рубахе торговца. Бухнув на стол кувшин вина, он уставился на меня мутным пьяным взглядом. - Вот как, значит… Слышал, Эмир-то, а? Того Эмир… Что творится… Что делается… Торговец приложился к кувшину. Я насторожился. Что там еще на нашу голову? - А что Эмир? Случилось что? - Сидишь тут, песенки поёшь, а Элис-то того… - Да что ты заладил, того, да того? Что случилось-то? - Эмир теперь верховный тарман. Патриарх… - Как в Верховный? А Муха? На мой недоумённый возглас обернулся весь зал. В тишине, опустившейся на трактир, голос торговца звучал особенно глухо. - А вот так. И не знает никто почему. А вы тут ля-ля… Он махнул рукой и снова приложился к вину. - Он зовет всех менестрелей на состязание. Он хочет новый гимн Армады. Что ж ты сидишь, певец? Оденешься в шелка, забудешь про недожаренное мясо и кислое пиво (трактирщик обиженно вскинулся, но промолчал) … Уже не обращая внимания на пьяного торговца, я откинулся на спинку стула. Вот оно как. Вот почему на душе было так неспокойно. Как же мы теперь с Эмиром-то… А теперь… Мир изменился. Все смотрели на меня. Я снова взял лютню… Мой учитель был вольный певец-менестрель, Чьи песни как стрелы летели в цель: Так пел, что - хоть в смех, хоть в пляс, хоть в плач, Головой дорожить не умел. Но то - в кабаке, а тут - при дворе... "Эй, песню в честь короля, менестрель!" И ведь знал я, что он - подлец и палач, Но совсем другое запел. Я пел, что сияет его чертог, Что он могуч и велик как бог... Как мог эту падаль я восхвалять?! - Но жизнь хороша, ого! Так душой кривил - до сих пор мутит; Я думал, что тут меня и стошнит, Но король велел мне вина подать, И я залпом выпил его. И король сказал: "Я доволен тобой". И мне зашептали: "Ну что ж ты пой! Быть может, он наградит тебя - А жизнь хороша, ого!" И под лязг ножей и хруст костей Я запел про его веселых гостей... В это время кому-то подсыпали яд, Но я не сказал ничего. И я пил, и пел, и пил опять: Оказалось, пьяному легче врать Про "бога на троне"; король кивал - Жизнь хороша, ого! Горстью золота он меня одарил, И, хоть мой учитель мне говорил, Чтоб за золото песни я не продавал, Но все же я принял его. А когда проспался и протрезвел, Да припомнил, что и кому я пел - От позора я едва не завыл: Так себя бы и придушил! Я забросил в угол лютню свою И решил, что золото я пропью, И не помню, с кем я и сколько пил, но все до гроша спустил. Я подумал - пусть мне грозит петля, Но снова пойду ко двору короля, И, правду сказав, умру как герой, Как воин в неравном бою. ...Но вдруг понял: я молод, мне хочется жить - Сколько песен я мог бы еще сложить... "Что ж, мой менестрель..." - промолвил король, И вот я снова пою. И вот я - истый вельможа на вид, И сам король мне благоволит, И струны мои на пирах звенят, И жизнь хороша, ого! И пусть правды я не сказал, друзья, Да зато я жив, я весел и пьян, И когда король призовет меня, Я вновь воспою его. Набивались многие мне в друзья, Но лишь к одному привязался я: Был шут, из Низших, тот, что дерзнул Королю все как есть говорить. А когда я поднес ему чашу с вином, Он сказал, что дурак не пьет с подлецом; А вчера королю такое сболтнул, Что его пришлось удавить. ...А скажи я правду, песня моя Дерзкой шуткой будет для короля, И вот я - веселый и пьяный шут, Сам не знающий, что потерял... Нет уж. Песню менестреля нельзя купить, как нельзя купить удар рыцарского меча. Пусть Эмир поет сам… Потертый плащ, видавшая виды лютня, недожаренное мясо и кислое пиво – не такая уж большая цена за свободу… 07.09.2005 02:38 - Laserdanse
|