История. Архив публикаций
 Родной город – это родной город. Ничего не прибавить к этим словам, ничего не отнять. Только на родине воздух столь вкусен, что я дышу полной грудью и по-другому просто не могу. Прекрасен знойный ветер Города Песков. Прекрасен и опасен – Жизнь и Смерть живут в нём. Страннику он подарит тепло, исцеляющее от боли старых ран, простуженных в холодных краях костей. А если зазевается неосторожный, то ветер может забрать его жизнь, сухим жаром выпив всю влагу жизни до капли, пригоршнями песка забросав бездыханное тело. Но ветер родного города, напоённый запахом листвы, несущий в невесомых пальцах щебет птиц, дарящий ласковую прохладу усталым, куда прекраснее. Дивен Город Ангелов и высокое небо над ним, сияющее лазурью. Кажется, что частички её навеки поселились в глазах жителей города, согревая своим теплом души и сердца. Но с чем сравнить изумрудный свет травы и листьев, пронизанных лучами светила, над моими родными местами? Я смотрю и вижу биение жизни в каждой жилке чудного одеяния деревьев, я касаюсь ладонью стволов и веток и сливаюсь с ними в одно целое, становлюсь лесом, и он тихим шёпотом раскрывает мне свои тайны. Величественна Столица нашего Мира. Уважение вызывает она с первого взгляда, когда смотришь на неё ещё из окна кареты. Горделиво вздымаются здания города-отца. Но как описать словами трепет, что охватывает меня при виде многовековых деревьев-исполинов, взметнувшихся к самим небесам, простёрших ветви к своим соседям, что стоят рядом? Спокойно стоят они, истинные властелины леса, свидетели ушедших эпох. Все города нашего Мира прекрасны – но есть лишь один, куда я всегда возвращаюсь после долгих странствий. Лишь один. Моя родина. Мой Город Дьяволов… Так было… * * * В середине лета дорога менестреля забросила меня в Город Солнца. Залитый светом, он словно и сам – свет. Пожалуй, только здесь моя лютня поёт так радостно и весело – будто в неё и в меня вселяются солнечные зайчики, не дающие нам покоя ни на миг. А вот заботы и тревоги покидают меня на время, не выдержав столь беспокойных соседей. Они возвращаются, всегда возвращаются – но лишь когда я сажусь в карету и уезжаю из Города Солнца. Однако в этот раз судьба отмерила мне куда меньше времени на счастье. Утром третьего дня я пришёл на Центральную Площадь Города. Обычно к полудню там собирались мои собратья-менестрели, и воздух наполнялся песнями. Я вышел из Дворца Арен, где воины оттачивают своё мастерство, день за днём сражаясь друг с другом, и остановился на пороге, прикрыв глаза ладонью – после полумрака, царившего в холле перед дверьми, надо было попривыкнуть к залитой светом Площади. Из-за моей спины продолжал доноситься лязг клинков и грохот столкнувшихся щитов – поединки шли своим чередом. Задумчивая улыбка скользнула по моим губам – многие никак не могли понять, почему я, подобно им, не нахожу радости в боях, с оружием обращаюсь хуже калеки, и не желаю учиться этому мрачному искусству. А я не мог понять их – что за счастье раз за разом проливать кровь таких же, как ты сам? Словно жертву приносят – кому только, неясно мне. Куда лучше померяться силами – но не до крови! – да разойтись друзьями, решив все свои споры. Да и вообще – разве не затем боги дали нам язык и речь, чтобы мы могли улаживать обиды без звона мечей? А ещё я не понимал – как брать лютню руками, которыми только что убил, повинуясь собственной прихоти? Как петь о красоте мира и души, когда лицо забрызгано кровью? Кровью не врага даже, а человека, которого я знать не знаю! Задумавшись, я не заметил, как сделал шаг вперёд, и двери Дворца Арен закрылись за мной. Вот тогда-то, когда шум бесчисленных битв смолк, я вдруг осознал – на Центральной Площади было тихо. Очень тихо. Огляделся – жители города стояли на площади, собравшись небольшими группками, и что-то обсуждали вполголоса. Присмотревшись, я заметил среди них своих знакомых менестрелей. Но никто не играл и не пел. Впрочем, были на Площади такие, кто порой начинал громко и злорадно хохотать – но их быстро затыкали. Мне вдруг стало трудно дышать – словно великан сдавил мне грудь своими громадными руками. Я ещё не знал, в чём дело – но уже понял, что случилась беда. Моя беда. Тут один из менестрелей заметил меня. И вздрогнул – а вслед за ним и я. Ибо в его глазах увидел то, что до этого мига видел лишь несколько раз в жизни: смятение и боль друга, который должен рассказать о гибели близкого мне человека, и не знает, как это сделать. Я медленно сделал шаг. Затем ещё один. И ещё. Идти было трудно – очень трудно. Я знал, что только эти шаги отделяют меня от вести, которую мне совсем не хотелось услышать. Но дороги назад не было. Впрочем, её вообще нет – и наивны те, кто считают иначе. - Приветствую. – Голос менестреля был тих. В иное время я, быть может, и не услышал бы его, но только не в тот день. – Вот и ты пришёл… Он взглянул мне в глаза – и тут же стал суетливо одёргивать одежду, поправлять ремень, на котором висела его лютня. Потом зачем-то сдёрнул её с плеча, провёл по струнам. Поморщился и повесил обратно. - Не томи, друг. – Услышал я свои слова и подумал – словно кто-то ударил в надтреснутый колокол. И удивился сам себе – даже в этот миг дар образов не оставил меня. Менестрель как-то странно дёрнул головой, – короткое, незавершённое движение – и я не сразу понял, что он просто кивнул. - Твоя… твоя родина. Город Дьяволов… - слова будто застревали у него в горле, вязли в зубах, не желая быть услышанными. – Армада идёт… на приступ. Будет… битва. Великая… битва. Тёмные говорят… под ними вам лучше будет… Орден Света… встал на защиту. Все, кто хочет… может сражаться. Защищать или… нападать. И неважно… кто рядом, кто против… Нет запретов… Так повелели боги… Стылый ветер дохнул на мою душу, нанизал её на себя тонкими острыми иглами льда. А потом пришла серая промозглая мгла и поглотила все краски и звуки мира. Я стоял один в этом голодном тумане – совсем один. Сырость пробралась в меня, высасывая из покрытой инеем, разорванной на кровавые ошмётки, души остатки тепла, забирая у глаз последние крохи солнечного света, убивая в памяти радость последних дней. Кажется, я закричал. Кажется, я упал на землю, и бился в корчах, ибо душевная боль стала болью телесной. Кажется… А может, я просто стоял. Безмолвно, недвижимо. Глядя перед собой незрячим взором. Может быть… Ибо я не помню, что со мной тогда было. Ничего. Не помню. Может, я просто умер на несколько мгновений. А когда я, наконец, вернулся в мир живых, то увидел перед собой лица моих собратьев – менестрелей. Я лежал на земле, а они сидели вокруг меня. - Когда… битва? – надтреснутый колокол голоса рассыпался в прах при последних словах друга, и из моих уст вышел лишь тихий хрип. - Пять дней осталось. Я опёрся локтями о землю. Подтянул ноги, кажется, даже не удивившись тому, что тело стало будто чужим. Перевалился на бок. Встал на четвереньки. Стиснул зубы, изо всех сил стараясь подчинить себе себя. Поднялся на ноги. И только тогда вдруг вспомнил – лютня! Где она?! Огляделся – и увидел её на коленях одного из менестрелей. Он обнимал лютню руками – нежно, заботливо. Так, как многие воины никогда не обнимали своих женщин. Заметив мой взгляд, собрат встал и протянул мне мою верную спутницу. Я молчал. Не было слов, не было желания их искать. Сделав несколько шагов по направлению к вокзалу, я обернулся и поднял руку в прощальном жесте. - Он же почти не умеет сражаться. – Долетели до меня чьи-то слова. - Поверь мне, мой друг, это неважно. – Был ему ответ… * * * Нет нужды описывать мой путь в родной город. Да и не осталось в моей памяти почти ничего. Вокзалы, кареты, дороги, краткий отдых в трактирах, где можно переночевать за умеренную плату – всё это словно было не со мной. Лишь одно я запомнил навсегда. Миг, когда цель моя стала недостижимой. Миг, когда все надежды – успеть приехать, успеть найти верные слова, успеть объяснить, что не нужно сражение, не нужна кровь, надо лишь спросить нас, жителей! – были втоптаны в пыль на Центральной площади города Ангелов. Какой-то безумец с кровавой пеной на губах напал на меня, не пожалев на то свитка с заклинанием. Напал, когда я шёл на вокзал – вскоре оттуда должна была отправиться последняя карета в город Дьяволов, на которой я ещё мог успеть приехать до начала битвы. Карета, волею богов способная увезти всех опоздавших разом. Бой был коротким – что я, менестрель, даже не имевший при себе меча, мог противопоставить воину? И потому спустя всего пару десятков вздохов я уже лежал на мостовой, не чувствуя в себе сил даже на то, чтобы поднять руку и проверить – цела ли лютня. А часы на здании вокзала показывали, что до отправления кареты осталось всего три минуты. Мою беду заметили – возле меня присел целитель. Быстро оглядел меня, покачал головой. - От души он вас попотчевал, от души. До завтрашнего дня тут проваляетесь, если никто хоть до трактира не донесёт. Или если мы вас на ноги не поставим. Хлопот, конечно, немало будет – но справимся. Вот только сможете ли вы вознаградить нас по заслугам? – и он лукаво посмотрел на меня. - Сколько? – я был готов отдать последнее, только бы добраться до родины. Последнее – кроме лютни. - Сорок кредитов. Если б я мог, я, наверное, засмеялся бы – диким смехом бедняка, которому предлагают купить дворец. Целитель ушёл, – ему не нужны были слова, чтобы всё понять – и я снова остался один… А следующим вечером я приехал в мой город. И едва не задохнулся, выйдя из кареты. На губах металлическим привкусом оседал запах крови. Мне и раньше доводилось слышать его, в иные времена, в иных местах – но здесь, на родине, спустя всего несколько часов после битвы, он почти сбил меня с ног. Над головой раздался жуткий гомон. Взглянув вверх, я увидел чёрную тучу, на миг заслонившую собой небо. Вороны. Дождавшись, когда стая скроется из виду, я неспешно пошёл к выходу с вокзала. Душа стонала – и мне приходилось сжимать губы, чтобы не начать вторить ей. Город, мой родной город, стал другим – я ощущал это каждой частицей своей души, своего тела. Словно человек, весельчак и балагур, свободный как ветер – сегодня здесь, завтра там – заболел. Заболел тяжело. Недуг стёр с лица улыбку, извёл шутки, приковал свою жертву неподъёмными цепями к постели – не встать, не выйти на улицу, не встретить рассвет. Только постылые стены вокруг, да крохотный кусочек мира в окне. - Друг, ты ли это? – чей-то знакомый голос хоть ненадолго да избавил меня от горьких раздумий. Я оглянулся. Позади стоял мой верный товарищ – ещё сидя в карете мне удалось поговорить с ним при помощи магического свитка. Он пообещал встретить меня. Мы обнялись. - Ты это, прости, что не добрался вовремя. Зацепился малость… на Центральной. - Он скривился и сплюнул себе под ноги. - Отведи меня… туда. Хочу… увидеть. Сам. Своими глазами. – Я понимал, что поступаю невежливо, и стоило бы хоть спросить, как он, мой друг – но я ничего не мог с собой поделать. - Хочешь увидеть? – Кажется, друг был крайне удивлён моим желанием. – Но… зачем? Там… там… плохо. Не стоит ходить туда. - Мне надо. – Я в упор взглянул на него. – Не могу иначе. Наверное, он понял, что за буря терзает мою душу. А потому молча повернулся, и пошёл к дверям, ведущим на Центральную Площадь. Но перед выходом остановился. - Обожди чуток. Надо глянуть сперва – как оно там. – Непонятно сказал мой друг. Чуть приоткрыв двери, он посмотрел в щель. Оттуда доносились крики и звон оружия. - Ну, вроде поутихли малость. Пойдём. Я хотел было спросить его – почему он думает, что кто-то там утих, если, казалось, вся Площадь заполнена сражающимися, но друг уже прошёл через двери. И тогда я последовал за ним. И замер на пороге. Я с трудом узнал вокзал, выйдя из кареты – а Центральную Площадь не узнавал вовсе. Нет, всё, что было, то и осталось на своих местах – и Почта, и магазины, и даже Стела Голоса, с которой я ещё накануне напрасно связывал свои надежды и мечты. Но никогда ранее я не видел, чтобы здесь столь яростно и свирепо нападали друг на друга без разбора. Со спины, на безоружных, на детей и женщин, на целителей – и мечи вонзались в плоть, молоты крошили кости, огонь лизал уже голые костяки. - Не стой, не зевай! Жить надоело?! – меня сильно дёрнули за рукав. Это друг, увидев, что я стою на лестнице, вернулся и теперь тащил меня за собой. – Они ж убьют, и имени не спросят! И лишь когда мы вступили под сень широкой просеки, начинающейся рядом с Центральной Площадью, он остановился. Посмотрел на меня и покачал головой. - Нет, так дело не пойдёт. Давай-ка я тебе расскажу, что у нас почем – а то шишек набьёшь столько, что головы не хватит. – Тут мой товарищ на миг остановился перевести дух и собраться с мыслями. Достал флягу с водой, сделал щедрый глоток, и продолжил: - Ты это, забудь лучше, как мы раньше здесь жили. Целее будешь. Тут теперь так – что на Площади, что на Страшилкиной Улице, на тебя любой напрыгнуть сможет, и без всяких там свитков. Город-то тёмным стал, чуешь, чем пахнет? Теперь то же, что и в городе Демонов будет. Тарманы – те ещё полбеды, далеко не все на рожон лезут. Да вот с ними понаехало сюда всяких – не продохнуть. На всех углах кричат – мол, теперь мы тут хозяева, по нашим законам жить будете! А кто не будет – того вырезать раз за разом станем. Видел, небось, на Площади этаких громил? Доспехи у них ещё что надо! Вот их в первую очередь стороной обходи. Они среди победителей, – это слово он сказал, будто вдруг окунулся лицом в помои, – самые, что ни на есть, зверюги. Да куда там – хуже зверюг. Те хоть чтобы жить убивают, а тут так, забавы ради. Потому-то каждый раз как Центральную Площадь пойдёшь – смотри сначала, что там да как. Иной раз лучше переждать, если не торопишься. Ладно, остальное потом доскажу, не время сейчас и не место языком чесать. А если не терпится – на ходу спрашивай. Я кивнул – он был прав. И, оглядевшись по сторонам, задал свой первый вопрос: - Друг, скажи, ведь эта просека… Её не было раньше. Я помню эти места – мы с тобой ещё мальчишками бродили здесь, забирались на деревья. Ты разорял птичьи гнёзда, а я всё пытался каждый раз залезть как можно выше – на небо без листвы посмотреть. - Не было её, верно… - не оборачиваясь, буркнул он. – Тут много чего не было. Прорубили аккурат перед битвой – чтобы все, кто мечом или ещё чем помахать захочет, дойти смогли, не заплутав… Это ещё что – вот дойдём, сам увидишь… Тут он на миг остановился, повернул голову, взглянул на меня. - Ты точно хочешь? Не передумал? А то смотри – вернёмся, это недолго. Я покачал головой – сердце вело меня, и его голос ясно говорил, что путь моей жизни лежит через место этой битвы. - Ну, как знаешь. – Товарищ пожал плечами. – Тогда иди, смотри. Тут осталось-то всего ничего, десятков пять шагов. А я здесь тебя обожду – не хочу снова… Он не договорил, но это и не было нужно. Я пошёл вперёд. Мне казалось, что я готов ко всему. Что хуже того, что уже увидел, не может быть ничего. Я ошибался. Внезапно деревья расступились, и передо мной предстало огромное поле. По его краям деревья были вывернуты с корнем, некоторые переломились на несколько частей – будто чей-то гигантский кулак обрушился на лес с небес, вмял изначальных его жителей в плоть земли, расчищая место для буйства стали на кровавом пиршестве. Над полем висела буроватая дымка – и я содрогнулся, поняв, откуда она взялась. Кровь. Она была повсюду. Я взглянул себе под ноги – сапоги уже успели пропитаться ею насквозь. Я закрыл глаза. И память воскресила передо мной лес – тот лес, который был здесь когда-то. Могучие деревья – гордые, свободные – снова встали вокруг меня. Шелестела листва, напоённая солнечными лучами, пробивавшимися сквозь неё, и дивный, изумрудный свет радовал глаз. Где-то вверху беззаботно щебетали птицы, и из их нехитрых трелей рождалась музыка, прекрасней которой нет, и не может быть на свете. И наставал вечер. Где-то там, вдали, солнце скрывалось за краем земли, а ему на смену уже спешили луна и звёзды. Нежный свет играл с глубокими тенями, сплетался с ними в таинственном ночном танце. Свет и Тьма не воевали, не сражались, но сливались в одно целое, дополняя друг друга, помогая друг другу – и сей союз был во благо миру. Ибо не может он быть без любой из этих сил, станет неполным, увечным. Я смотрел вверх, и мне казалось, что звёзды спускаются с неба ко мне, кружат среди деревьев, радуя слух тихим перезвоном хрустальных колокольцев. А может, это я поднимался к ним, оставляя лес под собой. Протягивал руки – и небесные огни ложились в мои ладони. И наставало утро. Лес пробуждался, улыбкой встречая первые лучи отдохнувшего солнца. Я вставал вместе с ним, ощущая, как тело наполняется силой жизни, запасами которой он щедро делился со мной… Но запах крови ворвался в нежную паутину видений памяти, разорвал её в клочья – и я снова вернулся на поле битвы. А в ушах вместо пения птиц и звёзд зазвучал дикий, безумный, враждебный всему живому, голос сражения – как если бы всё это было в тот миг перед моими глазами. Стоны умирающих. Свирепый рык воина, убившего очередного врага. Звуки заклинания, читаемые магом нараспев. Лязг меча о щит. Страшный чавкающий звук распарываемой плоти. Хриплое бульканье – кто-то хочет что-то сказать перед смертью, но рот заполнен кровью. Зловещее шипение огня, пожирающего тела. Я зажал уши руками – но яростный, злорадный крик смерти по-прежнему звучал в моей голове. Всё громче и громче становился он, заполняя всего меня – и, наверное, я сам закричал, чтобы заглушить его, перед тем, как милосердное беспамятство раскрыло мне свои объятья… * * * Когда я очнулся, мы уже были не на поле битвы. Видно, друг пришёл за мной и оттащил в глубь просеки. - Ну что, насмотрелся? Или ещё хочешь? – он хмуро посмотрел на меня. Я чуть качнул головой – появившаяся вдруг дурнота не давала вымолвить ни слова. - Вот и хорошо. – Он помолчал, и вдруг сказал, глядя куда-то в сторону. – Раздавили нас там, как виноград на винодельне. Вот ты видел поле – большое, правда? А знаешь, каково там было вчера? И хорошо, что не знаешь, что на своей шкуре не испытал. Мы двинуться не могли толком, вот что я тебе скажу! Они, конечно, немало леса повалили – да только всё равно места не хватило. Народу-то понабилось, видать, со всего нашего мира – смекаешь, сколько вояк было?! Сзади напирают, спереди упираются, а ты стоишь пень пнём, пот с рожи утереть не можешь – не то что удар нанести! Да и наносить-то не по кому – не своим же в спину бить!.. Такие вот дела. Разве что магам раздолье было – знай, бормотали свои заклинания. Так что хрен его знает, как оно было бы, если б мы могли в полную силу биться… Тёмные-то, слышь, тоже ворчат – и им несладко пришлось. У нас тут уже второй день вопли стоят в городе – мол, давайте поле побольше сделаем, да заново сразимся. Но боги молчат. Видно, не слышат… Или не нужно им это… Я вонзил ногти в ладони, чтобы отогнать дурноту. И за тот краткий миг, на который боль одолела недуг, успел задать вопрос: - А почему… почему сразу-то поле побольше… не сделали? И зачем вообще было… биться? Ведь есть же… стела на площади. Можно было спросить… у нас… чего мы сами… хотим. Едва я договорил, как голова вновь закружилась, и я с трудом сумел разобрать, что ответил друг. - Да кто ж его знает, почему! – друг хмыкнул. – Вот ты знаешь, о чём боги думают? Ага, и я не знаю. Может, решили, что и этого хватит. А может, ещё что – поди разбери, чего там у них на уме. А зачем биться? Думаешь, ты один такой умный – про стелу вспомнил?! Так зря – и до тебя про неё говорили. Многие тоже хотели, чтобы там всё решилось. Но вышло-то, как вышло. Не нужна оказалась стела, и всё тут. Стало быть, битва больше понравилась. А почему да отчего – что хочешь, то и думай. Тут он сплюнул. – Ну что, оклемался малость? Тогда давай-ка я тебя до дома дотащу. Там и потреплемся ещё – времени по горло на это будет. Мы, жители, считай, сейчас только разговоры и разговариваем – на аренах-то совсем муторно стало. Все эти пришлые, видать, и знать не знают, что такое честный бой – лезут, куда не просят. Не все, конечно – есть и среди них воины что надо, с понятием – но таких всё ж меньше будет. А знаешь, что самое противное-то? То, что среди нас-то, коренных, тоже такие нашлись, кто на их сторону переметнулся, не задумавшись. Пока с нами, стало быть, жили, так все законы соблюдали, а как тёмные пришли, так всю их порядочность как ветром сдуло! Вот кого я б на куски порвал, и не задумался б даже! Тьфу! Договорив, товарищ помог мне подняться, подставил плечо, и мы потихоньку побрели к городу. - Я вот что тебе ещё скажу!.. – на подходе к Центральной Площади он остановился перевести дух. – Битву-то, конечно, мы проиграли… Фух!.. А вот город – нет!.. И не будет этого! Хоть они… днём и ночью… нападать на нас будут!.. Наш это город!.. Наш! Мы и решим… с кем и как… жить! Кого… пускать, а кого… Фух!.. выкидывать! Вот обожди, силёнок поднакопим… такого перцу им зададим! Сами сбегут! Я лишь усмехнулся в ответ. Если боги остались глухи к просьбам защитников, то чью сторону они примут в войне жителей против захватчиков? Друг был прав – никто не знает, чего хотят высшие силы. Хорошо, если они дадут нам право выбора… В тот день мы заговорились до поздней ночи. За окном светила луна, – как и все годы до этого – и мне на какой-то миг показалось, что не было ничего. Ни битвы, ни огромного поля, щедро политого кровью. Почудилось – вот выйдем сейчас из дома, придём на Страшилкину Улицу, а там нас уже ждут друзья. И зазвенят под тёмно-зелёным, озаряемым светом фонарей, сводом деревьев песни, заискрится вино в хрустальных бокалах, и счастливые улыбки зажгут в наших глазах звёзды. И сам лес словно обнимет нас, склонив ветви чуть ли не до самой земли. А потом из-под полога света и тени на середину улицы выйдет она. Та, чей образ всегда со мной – где бы я ни был, что бы ни делал. И поведёт танец, соединив нас в один общий круг, протянув мне свою узкую прохладную ладонь… Я даже сумел поверить в это – но в отдалении прозвучал чей-то предсмертный вопль, тотчас же заглушенный грубым хохотом, и прекрасное наваждение рассеялось без следа. - Может, споёшь чего-нибудь, а? Давненько не слышал я твоих песен. Всё мотаешься где-то, а здесь так, проездом. – Друг вопрошающе поглядел на меня. Я покачал головой. - Не могу, прости… Не сегодня, ладно? – Я не знал, как сказать ему, что, должно быть, ещё не скоро смогу взять в руки лютню. Душа кричала – но впервые в жизни я не знал, как выразить свою боль в песне. Не знал, какими словами и какой мелодией описать леденящий ужас, царящий на поле смерти. Не знал… А петь о другом – не мог. - Да что там, конечно. Что ж я, пень что ли, не понимаю ничего! Ладно, давай-ка спать. Утром, глядишь, чего новенькое появится. Вдруг боги с небес спустятся, да повыметут всех этих обратно в их город Демонов, а? Шутка была так себе – но она оказалась первой за весь этот горький день. И мы засмеялись – просто потому, что нам надо было засмеяться… Весь следующий день мы провели дома. Узнав о моём возвращении, к нам стали стекаться друзья. Пришла и она. Тихой была эта встреча. Где-то далеко позади остались шутки, вместе со свободой умерли песни – гнёт неволи слишком тяжёл и не даёт мелодии расправить крылья. И пусть пришедшие то и дело во весь голос заявляли, – я сам слышал это не раз из окна – что наш город Дьяволов как был свободным, так им и остался, мало кто им верил. Город был свободным – ныне же он стал захваченным. Приз победителям. От прошлой жизни осталось лишь вино в хрустальных кубках – мы выпили его молча – да она, и её прохладная ладонь в моей руке. А потом распахнулась дверь. На пороге стоял наш друг. Его грудь тяжко вздымалась – видно, бежал до дома без остановки. - Будет битва! Вторая!.. Через месяц! Боги дали нам шанс! * * * Ту ночь я провёл без сна. Весть о втором сражении каждый из нас принял по-своему. Кто-то обрадовался возможности поквитаться и – кто его знает! – избавиться от захватчиков. Кто-то лишь устало махнул рукой, говоря, что ничего уже не изменить – только кровь зря прольёшь. И лишь она молчала. Молчал и я, раздираемый на части одолевшими меня мыслями. Только когда наши друзья стали расходиться, и мы вышли их проводить, едва слышный шёпот, как шелест листвы, коснулся моего слуха: - Когда смолкают лютни, вместо них поёт сталь. Загляни в свою душу – какая музыка звучит в ней? Выбор за тобой, менестрель. Только утром краткий и тревожный сон пришёл ко мне. Странные и страшные видения хороводом кружились передо мной, и порой бледным призраком сквозь них смотрело на меня её лицо. Но при пробуждении сомнения, терзавшие мою душу острыми когтями, ушли. И я вышел из дома, зная, куда мне надо идти… - Я пришёл к тебе, Учитель. – Его все звали только так. Учитель. Имя забылось ещё до того, как я появился на свет. – Только тебе под силу помочь мне в том, чего хочу добиться я. И я готов заплатить твою цену – но только позволь сделать это не сейчас. Знаю, что ты разрешаешь своим ученикам вознаградить тебя после – не откажи и мне в моей просьбе. И из темноты, свернувшейся тугим клубком в дальнем углу комнаты, раздался глубокий, сильный голос: - Я принимаю твоё ученичество. Да будет так, менестрель, пожелавший узнать, как научить сталь петь в руках ради защиты родного города. Платы же не возьму с тебя, но буду рад, если однажды сей дом наполнится звуками твоих песен, коль пожелаешь спеть мне. Учитель помолчал немного, а затем добавил: - И не страшись того, что наука сражаться задушит твой дар. То случается лишь с теми, кто забывает про честь и милосердие ради дурной славы, кто бьётся без истинной цели в сердце. А теперь иди – твои собратья-ученики всё покажут тебе. 26.08.2005 11:15 - Gorhur
|