История. Архив публикаций
 Покрути виском у пальца, посмотри, как завертелось Все что раньше было черным, все что раньше было целым. Начерти мелком кружочек, Выйди, встань на середину - Не достанут образины! Просто ты им всем не нужен... Нахрен им такой придурок?! Голова первая. Стакан вмазывается в стену с каким-то нехарактерным чмокающим звуком. А я с интересом наблюдаю, как стекло расплывается по ковру. Именно расплывается. - Ну все. Допился. Стекло чуть замедляет свое растекание и вдруг осыпается на пол колокольчиками осколков. Становится интересно. Нет, правда интересно. На ковре продолжает растекаться темное влажное пятно. Из этого пятна уже показалась чья-то костлявая зеленая рука. За ней как-то сразу явилось на свет костлявое предплечье. А я с интересом жду головы. И тут явилась Задумчивая Мысль. - А ведь стакан-то был пустой! Мысль выпевает это балансируя на торце крышки стола, параллельно полу. Ее очаровательная девчоночья головка задорно опущена, а тело… Изящная женская кисть с длинными ногтями, слегка подрагивает в фалангах. Наконец она берет себя в горсть и садится на краю салатницы. Тогда я замечаю, что на перламутровом лаке ногтей золотом нарисованы знаки вопросов, отзеркаленные слева на право. Задумчивая Мысль застенчиво объясняет. - Просто рисовали изнутри… И не надо, пожалуйста, так официально. Достаточно просто – Мысль. - Как скажете, мадам. - Мадмуазель. - Еще бы и нет! Это басит, уже высунувший голову из мокрого пятна, зеленый человечек. Голова тоже зеленая и бритая, а под внушительным и жутко курносым носом шевелятся роскошные усы. - Разрешит представиться, Динь-Долон. - Очень приятно. Мысль молчит. Наверное обиделась. В самом дел, что этот Долдон себе позволяет?! Он по-моему это тоже понимает, потому что пускается в извинения. - Да, не хотел я тебя обидеть. Я имел в виду, что был бы очень удивлен, если бы ты в твоем юном возрасте не отличалась некоторой… Невинностью. Мысль краснеет. Мне становится интересно – девственница ли она? Потихоньку поглядывая на ее тонкие пальцы, решаю, что – да. Причем, думаю тоже очень тихо, чтобы Мысль не услышала. Динь-Долон, поросенок этакий, влез уже весь. Он зеленый, грустный и деловой. - В принципе, я не надолго. Он чешет отсутствующую бровь кончиком мизинца. Затем начинает крутить усы, и только превратив их в тонкие спиральки, решается. - Понимаете… Я должен вас убить и забрать свою племянницу домой. Ничего личного. Просто, вышел новый указ Императора, согласно которому любое сожительство особы женского пола, не достигшей возраста трех месяцев, с особью мужского пола, считать актом развращения и карать в соответствии с третьим пунктом Закона о чувственности, то есть казнь через самоубийство, по собственному выбору. Мысль начинает мелко дрожать. Она то вскидывает на меня умоляющие голубые глаза, то швыряет в Динь-Долона бешеные пучки света из красных зрачков. Еще та светомузыка, опять потихоньку думается мне. - Дядя… Но ведь мы ничего такого… Я просто пожила у… - Да, знаю я! В законе сказано – сожительство. Если бы зависело от меня… - Но ведь ты – Император! - Только по четвергам, а сегодня вторник. Похоже дискуссия прекрасно развивается без меня. И я, ради эксперимента, слегка касаюсь мысли рукой. Просто так. Что бы убедиться, что она настоящая. Самая настоящая теплая девчоночья рука. Теплая и хрупкая. Вдруг Мысль резко прижимается ко мне всей ладонью. Дядя, сидя на холодильнике, продолжает разглагольствовать. - Самое большое, что я могу для вас сделать, молодые люди – так это забрать тебя племянница, ограничившись в отношении твоего кавалера неудавшимся самоубийством. Скажем – веревка лопнула, или кровь запеклась раньше времени, или таблетки оказались бракованными… Выбирайте сами. В этот момент мне становится интересно. Уголком правого полушария, так, чтобы Долон не услышал, я шепчу Мысли. - Сколько тебе? - Двадцать три года один месяц и семнадцать дней. Так же, чуть смутившись отвечает она. - У нас псевдо-жизненный цикл длиться пять месяцев. Я уже ничего не понимаю. Только смотрю на Динь-Долона и думаю, что если отпущу ее сейчас, то она наверное уже не вернется, а если вернется, то уже не такой. А мне почему-то жизненно необходимо чтобы она была именно такой. И я не смогу без нее столько времени. Не смогу. Пускай я ее только что увидел, но она живет со мной с начала этого псевдо-цикла… Или как там его?! И в течение этого псевдо-цикла у меня начало получаться. Так что я ее не отдам, особенно сейчас, когда каждый ее ноготок вонзился в мою ладонь и просит о защите. - Молчите молодой человек? Не время сейчас молчать. Соглашайтесь скорее, а тоя передумаю. - Фигушки! Фигушки. И еще раз фигушки. Динь-Долон, не подозревая, что происходит, уже летит в холодильник, и я захлопываю дверцу. Из холодильника раздается ворчание, потом удары. Но весь секрет моего невключенного холодильника в том, что раз закрывшись он не открывается неделю, а то и больше. Собственно, именно по этому открытый холодильник стоит в гостиной. - Бежим! То, что она не визжит заставляет меня проникнуться уважением. Самому мне очень хочется завизжать что-то вроде - Иииииии! Что здесь происходииииииииииит?!!!!!! Но я этого не делаю, а поручаю все Мозжечку, который обычно меня не подводит. С жалостью думаю о пиве в холодильнике, пока моя квартира остается позади. И зачем было ставить и без того холодное пиво в холодильник, который, не смотря на массу достоинств, элементарно не работает? Привычка прыгать через последние шесть ступенек в кои-то веки пригодилась. Пол-лестницы проваливается вниз, а на ее месте махают когтистыми лапами куски огня. И три удивленных черта с трезубцами обиженно глядят мне в спину. Мысль я держу в руке, прижатой к груди. Как бы ее не задушить. Я интересуюсь – как она? И в ответ, малышка нежно гладит мою руку большим пальцем. Наверное это что-то очень интимное. А бежать становится все труднее. Сердце стучит как заведенное… за допустимые приделы. Прохожие только удивленно останавливаются. А затем слышится звон обиженного стекла, которое убили, и тень от неработающего холодильника падает на меня, заслоняя солнце. Из морозильника вызывающе торчат усы дядюшки Динь-Долона. На них повисли сосульки. С чего бы это? Ведь холодильник вроде как не работает? А потом, вслед за тенью на меня падает холодильник. И мне в голову приходит мысль, что как бы не потерять эту мысль, про Мысль, которую надо держать в руке и не отдать Динь-Долону. Но Мысль уже исчезает в сердитых усах своего дяди-императора. А сам он с разбегу ныряет в мокрое пятно, оставшееся от меня на асфальте. Потом почему-то сразу включают больницу. И сестра с заботливыми глазами и коротким халатиком, который открывает непропорционально чуть толстоватые ноги, почему-то просит меня полежать спокойно, хоть я прекрасно вижу в ее руке шприц с головой змеи, которая мне улыбается. Следующие несколько мгновений Мозжечок работает с полной отдачей. На пол летит бутылка с глюкозой, так и не успевшей превратиться в соляную кислоту. А следом, в мокрое пятно лечу я. Прямо на голову бедному дядюшке Динь-Долону, который намыливается вылезти на эту сторону. Потом несколько мгновений темноты, пока я думаю, что найду свою Мысль, потому что теперь это именно Моя Задумчивая Мысль, и потому что она мне нужна, и потому что тогда она как бы прощаясь погладила меня большим пальцем, и это было что-то очень интимное… И много почему. Да хотя бы чтобы начистить рыло этому недоделку-императору Динь-Долону… Потом свет. Расползлися тараканы За плиту и под кровать, Словно мысли на диване, Словно вопли «Вашу мать!» Словно чудное виденье Гений чистой красоты, Словно пошлое сопенье Так мяукают коты. Стало как-то интересно, Как сломался луч об стену. Стало мокро, стало тесно. Кровь на хрупкость – по обмену. Голова вторая. Светло было очень недолго. Потом стало нормально. По крайней мере, гигантская змея подо мной ведет себя вполне благопристойно, хотя ни головы ни хвоста не видать. Это, кстати, немного успокаивает, да и светящийся выключатель в небе достаточно солиден. Идти, я так понимаю, надо вперед. И я, естественно, иду назад. Поскольку змея не сужается, я делаю вывод, что иду правильно. И все таки, хорошо, что змея ведет себя так спокойно, потому как падать с нее совсем не хочется. Она, кажется, висит в пустоте. Неизвестно когда выросшая у меня вторая голова совершенно не интересуется пейзажем, а плавно покачиваясь на длинной змеиной шее, рассматривает меня. В конце концов, минуты через три после того, как я начал ее душить, она равнодушно роняет: - Не помни воротник. - Какого хрена?! И правда – какого? Мне всегда вполне хватало одной головы, да и место в спине, между лопатками, откуда она и растет, немного побаливает. Да и вообще – странно видеть собственное лицо, которое нависает над тобой на неправильно тонкой чешуйчатой загагулине. И глаза, из которых время от времени высовывается змеиный язык, капельку беспокоят. Ну да ладно. Я иду вперед. Надо найти Мысль. Мимо что-то проносится, да так быстро, что хочется хрюкнуть и удивленно сесть на хвост. Потом это что-то возвращается. Это откормленный компакт-диск. С хитрым видом открывает зубастую пасть… Кто бы мог подумать, что у диска может оказаться такая зубастая пасть? И провозглашает. - Штофель. - Где? Интересуется вторая голова, изогнувшись на шее так, что спину начинает ломить. Я нежно даю ей подзатыльник, пока зубастый компакт скалится и думает, что ответь. - Я. Теперь все ясно. Ну Штофель, так Штофель. Всяко лучше Динь-Долона. Я навожу справки. - А Мысли не видел? - Какой? А их что, много? - Моей задумчивой мысли. Красные ногти с отзеркаленными золотыми вопросами. - Видел. Так чего ж ты молчишь, откормленный дурень? - Где?! - Там. Все так же хмуро махает зубами в сторону светящегося выключателя. Издевается что ли? - Как она? Ее никто не обидел? - Грустная. Может. Обидел. - Как туда попасть? - Иди. Лаконичный идиот. - Будешь так громко думать – он рассердится и тяпнет за ногу. Спасибо. Вас только мне не хватало. Мало того, что висит на горбу, так еще и поучает. Ну, идти, так идти. И новые погонные метры замызганной чешуи уходят назад. - Далеко? - Далеко. И на том спасибо. Ну и чего он вьется вокруг? Испортил настроение и пускай проваливает, зубастик хренов. - Анекдот рассказать? Какая, оказывается, у меня умная голова! Она, оказывается, еще и анекдоты знает! - Не надо скептицизма. Сам подумай – от того, что ты куда-то идешь – ничего не меняется. - Зато я иду. И ты обещала анекдот. - И я. Проснулся кругленький. - Что и ты? - Хочу. Анекдот. - Ты по-нормальному можешь разговаривать? - Зачем? И правда. - Ну? - Упал как-то с Луны лунатик. Летел он летел, а до Земли, надо сказать, лететь далеко… Летел он и думал… Надоело. Похоже здесь можно ходить очень долго. Я расстегиваю ширинку и на огромной чешуйке появляется небольшая лужица. Она темнеет, пока я я лечу в нее, и запах практически не ощущается. А вокруг та же палата, та же медсестра и даже выключатель в небе становится круглым. Я нежно беру девушку за руку и говорю. - Чуден Днепр при тихой погоде. Столбняк – как раз то, что мне надо, пока я выплескиваю на нее эфир из бутылки и впрыгиваю в ее мягкий живот. Запах эфира тоже недолговечен, а я появляюсь висеть в вышине, и выключатель рядом со мной так и плюется жаром. Мимо проплывает Штофель… И вдруг, они оба – и Штофель и выключатель – резко взлетают вверх, а облака расплываются мне навстречу. В какой-то момент я даже вижу змею целиком, и смеюсь над собой, потому что змея совсем маленькая – километра два – не больше, но она грызет свой хвост. А облака все быстрее разбиваются навстречу, и вдруг кончаются. А за ними видно бескрайнее асфальтовое футбольное поле. На котором играют футболисты с мячами вместо голов. Одни в черно-белых майках, другие в бело-черных… И как они друг друга не путают? А играют они головой тренера, которая продолжает свистеть. И все поле уставлено воротами… И наверное это футбольный рай, но асфальт уж слишком близок… Я плюю на врезающуюся в меня землю и проваливаюсь сквозь собственный плевок. И опять полет над крышей больницы к весенним воробьям, лужам и мусору около урны. Когда пролетаешь насквозь несколько миров, становится даже весело. Хотя немного скучно. И постепенно замечаешь, что лужица, через которую ты летишь, довольно грязная и на ее дне переливается чей-то прокуренный плевок. Я, кстати, так и думал, что долго это продолжаться не может. И окончательно убеждаюсь в этом, когда понимаю, что вишу прикованный к облаку, а стоящий напротив Динь-Долон гнусно шевелит усами. Перед тем как он исчезает, я успеваю подумать – как жаль, что во рту пересохло. А то бы я плюнул в эти усищи, и посмотрел, что там за реальность в зеленой бритой черепушке… Но во рту пересохло. А потом облако вывернулось наизнанку и я оказался пришпиленным к двум огромным переплетенным рюмкам, внутри колбы. Спирт в рюмках горит синем пламенем, а моя мысль в последний момент успевает впрыгнуть мне на плечо. Потом колбу закрывают, и я догадываюсь, что кислород скоро закончится, сгорит в синем пламени спирта из рюмок. Штофель бьется об колбу снаружи, но стекло слишком толстое. Он пытается грызть, но стекло есть стекло. Мысль сидит у меня на плече и тихо плачет, гладя меня по щеке большим пальцем. Это до ужаса пошло, и это самое прекрасное, что случалось со мной, за всю мою трехмерную жизнь. - Ты хороший. - Правда? Неужели правда? 07.02.2008 10:15 - Катаро Дент
|